Письмо ленинградского эстонца-ветерана

Я очень старый человек, мне уже недолго осталось. Большую часть жизни я прожил советским человеком, в стране, где все мы были одинаково равны или бесправны, как нас учат последние 20 лет.

Я родился в Ленинграде, куда, тогда еще в столицу Российской империи, из города Гапcаль (Хаапсалу) Эстляндской губернии, в конце XIX века переехал мой дед. Как и многие эстонцы в то время, он поехал в большой город в надежде изменить свою жизнь. Дед всю свою жизнь проработал в сталепрокатной мастерской на Путиловском заводе. В 1903 году он единственный раз съездил к себе на родину и привез оттуда мою будущую бабушку.

Моя семья старалась держаться подальше от политики, поэтому и мой дедушка, и мой отец были простыми, но уважаемыми рабочими. Жили они небогато, но счастливо. Их дом был открыт и для русских, и для эстонцев, которые, между прочим, пользовались большим уважением среди пролетариев Петрограда-Ленинграда как трудолюбивые и старательные рабочие. Дед не дожил до войны, он умер в 1939-м. Отец очень хотел съездить на родину своих предков, но выбраться до войны в соседнее буржуазное государство советскому человеку было почти невозможно.

Мне было 16 лет, когда началась война. Я помню бомбардировки моего родного Ленинграда, помню, как горели хлебные склады и как кто-то произнес слово «голод». Я пытался попасть на фронт, но вместо этого пошел на завод, где когда-то работал мой дедушка и откуда на фронт ушел мой отец.

Мы работали день и ночь, с октября я вообще перестал ходить домой. На заводе было теплее, да еще я боялся умереть один. Моя мать погибла в одну из первых бомбежек, от отца пришло с фронта только одно письмо – после войны я узнал, что он погиб в первом же бою под Можайском. Я и мои товарищи спали возле тех станков, на которых работали; один спал, второй работал, потом менялись. Так можно было выжить: когда работаешь, не так ощущаешь голод, и вроде бы смерть, которая была рядом, отступала от тебя. Несколько раз после смены я приходил на место, где спал мой напарник, но уже не мог его разбудить. Мне повезло, я был молод – и я выжил.

Весной 1943-го я попал на фронт. Здесь тоже везде была смерть. Наверное, солдаты-оккупанты, которые пришли на чужую землю, мечтали о добыче и богатстве, но мы, те, кто сидели в окопах Ленинградского фронта, мечтали только об одном – прогнать смерть из нашего города. Гнать ее как можно дальше от наших домов.

В начале лета 1944 года, под Нарвой, я впервые услышал такой родной и близкий мне эстонский язык – язык моей бабушки, которая пела мне на нем колыбельные. Эта речь раздавалась с другой стороны линии фронта. Вскоре на тех самых Синимяэских высотах, где теперь собираются бывшие солдаты гитлеровской армии, меня тяжело ранило осколком мины.

Я не знаю, за какую свободу дрались эстонские легионеры, знаю, за что дрался я сам: чтобы снова не было голода, чтобы больше не видеть, как умирают люди на улице и как дети везут в саночках на кладбище, которое появилось в сквере рядом с их домом, свою мать. Я хотел покончить с этим раз и навсегда. Я уверен, что и те, кто были со мной в одном окопе, также хотели этого. Нам не нужны были чужая земля, имущество, мы не хотели отнимать чью-то свободу.

Далее...